Это личный текст – в том смысле, что он не претендует на объективность. Так, сугубо индивидуальные наблюдения и впечатления.
Тридцать лет назад началось, если помните, то, что теперь зовут «борьбой с трезвостью». Местами было даже забавно. Где-то в архивах ВГТРК (оцифрованных ли?) лежат кадры: Горбачёв, свита, камеры, поле, комбайнёр мнёт в руках кепку.
— Ну, раньше ведь пили?
— Да… Раньше… Бывало, да…
— А теперь?
— Теперь… Не, теперь нет.
— Времени свободного стало больше, так? Вот что вы теперь вечерами делаете?
— Достоевского читаю.
Не забавного было много больше. Попытка купить водку на бабушкины поминки – со справкой о смерти на руках – наткнулась на возражение советской завмагазином:
— Я не могу вам продавать алкоголь. Вы в спецодежде.
А я был в военной форме. Таких историй свидетели тех времён вам расскажут много.
Примерно тогда же впервые оказался в командировке на Байконуре и дважды поразился увиденным. Во-первых, грандиозность сооружений «объекта 858», предназначенных для «Бурана». Во-вторых, и это впечатление оказалось сильнее – чисто рабовладельческие методы возведения этих сооружений, помноженные на невероятных масштабов бардак в снабжении стройки и организации работ. Комендатуре, к примеру, на производственных совещаниях ставились производственные же задачи: арестовать столько-то военных строителей для мытья полов в чистых помещениях, ибо мыть полы больше некем (очень мелкий штрих к портрету космического бардака).
Тогда я понял, что СССР без победы перестройки обречён. Он просто невозможен. Ну, нельзя так строить космодромы, никаких сил не хватит.
Что всё случится так быстро, к 91-му году, не думал, конечно, а борьбу с трезвостью приветствовал. Она для меня была индикатором: уж если не получится решить относительно слабенькую задачку снизить среднедушевое потребление спирта, то какое там «ускорение научно-технического прогресса».
Поразивших наивного старшего лейтенанта ужасов рабства на Байконуре больше нет, но руины объекта 858 по сей день успешно создают то ещё настроение. Будь моя воля, показывал бы их экскурсантам, как показывают всем желающим мыс Канаверал.
Импортозамещение софта в моей картине мира играет ту же роль, что и антиалкогольная кампания 1985 года: индикатор. Не пустяк, серьёзнейшее дело, но не rocket же science. Ну, что такого сложного в том, чтобы не покупать за средства бюджета импортный софт, когда есть свой? Если национальная элита – а состоит она, несомненно, из программистов и IT-директоров – сплотится, вопрос быстро решится сам собой, что добавит стране шансов небезнадёжно конкурировать с другими странами.
Но никакого сплочения не видать. Наоборот. Весь, например, понедельник из моего фэйсбука доносился отчётливый стон по поводу «крупнейшие иностранные IT-компании могут свернуть свои инвестпрограммы и вовсе уйти с российского рынка, заявила ассоциация европейского бизнеса». Европейского, заметьте, который в нашей многострадальной стране представлен SAP и ESET, и парой поставщиков САПР. Почему госзаказчику надо покупать именно это, импортное из Европы, объяснить мне вряд ли получится – не пойму.
Это тоже так, ничего глубокомысленного, просто свежая история, повод для поверхностной ассоциации. IT-директора в роли сидящей на дефиците советской торгашки, готовой героини карикатуры для журнала «Крокодил». Производители софта – проситель с бумажкой, то бишь законом о преференциях.
Давайте, укажите мне на принципиальные недочёты аналогии.